Он умирал во время полета, но выжил и стал первым олимпийским чемпионом в танцах на льду. Спорт рассказывает подробности битвы со смертью легендарного Александра Горшкова.
«Попросили сфотографироваться на фоне водки»
Для революции ему нашли прекрасную партнершу Людмилу Пахомову. В мастерстве она превосходила его настолько, что приходилось вкалывать за десятерых. А у Пахомовой и Горшкова вместе была молодая и полная энтузиазма тренер Елена Чайковская. Она прекрасно понимала — тогдашних законодателей мод англичан их же оружием не победить. И нужны свежие идеи — с которыми в итоге в начале 70-х прошлого века советский дуэт и выбился в лидеры танцев.
За год до Олимпиады 1976 года, на которой впервые должны были разыгрывать медали танцоры, Пахомова и Горшков находились в статусе безусловных лидеров. Приближался чемпионат мира-1975 в американском Колорадо-Спрингс — высокогорном городке. Ну а за месяц до него, в конце января-начале февраля, пара в пятый раз стала чемпионами Европы. Произошло это в Копенгагене.
«
«После показательных выступлений представители советского Внешторга попросили Милу с Сашей сфотографироваться на фоне рекламного плаката нашей экспортной водки, — вспоминала тренер в своей книге «Конек Чайковской». — Конечно, я была против. Но приехали люди то ли из советского посольства, то ли из торгпредства и сказали: «Надо! Приказ из Москвы!» Я им говорю, что во дворце этом датском холод собачий и сквозняки. Но посольским было плевать».
После фотосъемки, как рассказывала Чайковская, Горшков начал покашливать: «Во время перелета Копенгаген — Москва было видно, как Сашу мучают боли. Он из хвоста самолета ко мне подошел и сказал: «Ленуля, мне плохо». У меня был приличных размеров кусок настоящего мумие. Я им выдавала это азиатское чудо-средство по четвертушке со спичечную головку. А тут я посмотрела на Горшкова — и дала ему большой кусок. Много позже мне сказали, что это уникальное вещество с Памирских гор могло купировать внутреннее кровотечение у спортсмена на высоте 10 000 метров. Без приема мумие человек там, на борту, мог умереть».
С этой версией был согласен и сам Горшков. «Если бы не это мумие, мы бы с вами, возможно, уже не беседовали, — говорил он в интервью . — Следующие три дня я лежал дома, и мне никак не могли поставить диагноз. В конце третьего дня наконец-то выяснилось, что межплевральная полость начала заполняться воздухом и кровью».
Как это было — Чайковская тоже рассказывала в красках. «Нам посоветовали потрясающего диагноста Владимира Сыркина, говорили, он самого Брежнева лечил, — вспоминала она. — Сыркин двумя пальцами постучал то там, то здесь. Так светило диагностики прошел всю грудную клетку, потыкал в районе сердца — и ушел куда-то в район легких. И сказал фразу, которую мы запомнили навсегда: «Для меня как для врача это было бы очень смешно, если бы не было так грустно. У него сердце ушло на пять сантиметров вправо! А в легких — какая-то жидкость».
«Потерял два с половиной литра крови»
Выяснилось, что в те годы в Советском Союзе был только один хирург, способный провести необходимую операцию — Михаил Перельман. Он в тот момент отдыхал на подмосковной даче. За ним послали машину министра путей сообщения СССР — помогли связи Чайковской. Параллельно на каком-то полуразваливающемся фургоне в больницу везли Горшкова — счет шел на часы.
В реанимации выяснилось, что фигурист потерял два с половиной литра крови. «Когда Перельман увидел такое количество, он сказал: «Спасибо, что пациент — спортсмен. Другой, обычный человек, давно бы умер». Нам повезло — Саша привык к кислородному голоданию с нашими постоянными сборами в Терсколе, на Северном Кавказе, на высотах больше двух тысяч метров», — рассказывала Чайковская. Чтобы Горшков дотянул до операции, кровь для него срочно пришлось сдавать… самой Елене Анатольевне. «Стали мы с Сашей с тех пор кровными братом и сестрой», — говорила она.
Сам же Горшков признавался, что не понимал всей опасности ситуации. «Помню, Михаил Израилевич, такой небольшого роста, делового вида человек, зашел ко мне в палату и сказал: молодой человек, нам с вами надо срочно делать операцию. Я отвечаю: какая еще операция, у меня чемпионат мира в Америке через полтора месяца! Он: так, у меня нет времени, еще две операции сегодня. Даю вам 15 минут, потом возвращаюсь, и вы мне говорите «да». Если хотите жить», — рассказывал будущий олимпийский чемпион.
Только эти слова отрезвили Горшкова. «Я посмотрел на лица Милы и Лены, понял: надо соглашаться, — продолжил он. — Ладно, говорю, зовите. Зашел Михаил Израилевич, я ему: согласен. И все, тут же, без подготовки, на операционный стол. Потом очнулся в реанимации в пограничном состоянии: то ли день, то ли ночь, то ли бодрствую, то ли сплю. Уколы делают обезболивающие — и от них такой эффект. Мила пытается со мной разговаривать, я ничего не понимаю… Когда в очередной раз открыл глаза, попросил, чтобы перестал делать эти дурацкие уколы».
Как вспоминал Горшков, через несколько дней после операции он уже пытался делать в палате приседания. Это увидел дежурный врач и спросил: зачем тебе это? Фигурист ответил: скоро чемпионат мира, три недели. На это доктор произнес: не хочу тебя расстраивать, но после того, что с тобой произошло, ты через полгода еще только с авоськой за кефиром ходить будешь.
Но он не знал, с кем имеет дело. Горшков настоял на том, чтобы его выпустили из больницы. И через две недели после операции вышел на лед! Более того, стал настаивать, чтобы его и Пахомову отправили на чемпионат мира.
«
«Назначили день, когда врачи должны были смотреть, что со мной будет происходить на льду, — рассказывал Александр Георгиевич. — А левая рука у меня выше плеча не поднималась, настолько ослабла и болела. В произвольном танце же у нас были моменты, когда партнерша под этой рукой должна была поворачиваться. Я Миле говорю: ты сама эту руку поднимай и крутись под ней, другого выхода у нас нет. Так и откатались. Врачи посмотрели, общее мнение было: не пущать. Но Михаил Израилевич сказал: езжайте под мою ответственность. И мы полетели в Америку. Через месяц после операции. В Колорадо-Спрингс».
А высота, на которой находится этот город — около двух тысяч метров. «Попробовали прокатать произвольный танец, — рассказывал Горшков. — Я доехал до середины и понял, что сейчас умру. Объем легких после операции и так сократился вдвое, а тут еще высокогорье. Кстати, ни соперники, ни другие тренеры не знали, что со мной произошло. Всем рассказывали, что у меня тяжелый грипп, а переодевался я в гостинице, чтобы никто в раздевалке не увидел моих швов».
Кататься Пахомова и Горшков в Колорадо-Спрингс пробовали несколько раз. Чтобы после этого отдышаться, спортсмену приходилось использовать кислородную маску. Понятно, что об участии в чемпионате мира речи уже не шло. Но постепенно Горшкову полегчало — и фигуристов было решено отправить в турне по США. Пока оно шло, дома кто-то пустил слух, что Горшков то ли погиб в Америке, то ли при смерти. Как рассказывала Чайковская, позвонил глава Олимпийского комитета Виталий Смирнов: «Как дела у Милы с Сашей?» Пришлось ей среди ночи идти будить Горшкова, чтобы тот подтвердил, что жив.
После того испытания Пахомовой и Горшкову уже было ничего не страшно. Но все равно нельзя сказать, что их олимпийская победа в 1976 году стала будничной. «На Играх мы чувствовали дух команды, ответственность. Можно все эти четыре года готовиться — и потом в одно мгновение, в силу дурацкого стечения обстоятельств, какой-нибудь шпильки для волос на льду, упасть, — говорил Горшков. — И все четыре года окажутся потраченными напрасно. Поэтому везение, удача имеют в спорте огромное значение».
Так что — спасибо удаче за то, что у Елены Анатольевны Чайковской во время того перелета из Копенгагена оказалось в сумочке мумие. А хирургу Михаилу Израилевичу Перельману — за мастерство и силу убеждения.
Свежие комментарии